Неуловимый Джек
29 ноября 1898 г. родился Клайв Стейплз Льюис, более известный своим друзьям как «Джек». Умер он, не дожив неделю до своего 65-летия, 23 ноября 1963 г. В этот же день произошло убийство Джона Кеннеди и смерть Олдоса Хаксли, поэтому о Льюисе как-то все сразу забыли. Факты общеизвестные – и все-таки кое-что заставляет нас поговорить о нем именно сейчас, в 2016 году.
Во-первых, в последние два-три года были найдены и опубликованы еще несколько черновых, неоконченных работ великого писателя, наибольший резонанс среди которых получила повесть о Елене Троянской, написанная в том же ключе, что и знаменитый «античный» роман Льюиса «Пока мы лиц не обрели».
Продолжают выходить новые любопытные сборники статей о Льюисе. Привлек к себе внимание четырехсерийный фильм «Последний сеанс Фрейда» о противостоянии Льюиса и Зигмунда Фрейда – чего в реальной жизни не было, но могло бы быть в силу взаимной противоположности их философии пола. В данном фильме психолога Армана Николи Льюис побеждает Фрейда во время его сеанса психоанализа.
Думается, что для самого «Джека» это было бы знаковым событием: субъективно для него вопросы пола всегда стояли на первом месте, что отчетливо видно из большинства его сочинений, а его неприязнь к первертным теориям вроде фрейдизма очевидна; впрочем, далеко не все читатели Льюиса озабочены проблемой эроса столь же сильно, как и он сам, поэтому иногда слышится ропот на этот счет. Наконец, совершенствуется работа дома-музея Льюиса, свидетелем чего автор этих строк в июле 2016 г. был лично.
В то же время нельзя закрывать глаза на то, что в последнее время наследие Льюиса в англоязычных странах все более маргинализируется как не соответствующее нормами неолиберальной политкорректности. С одной стороны, атеисты, с другой - радикальные протестанты и прочие сектанты постоянно организуют травлю Льюиса, обвиняя его в «мракобесии», «сатанизме» и прочих прегрешениях против современного мира.
Для либералов-модернистов богословие Льюиса слишком традиционно и «онтологично», для фанатиков-ультракреационистов оно кажется чересчур «языческим» и «манифестационистским», а то и вовсе «православно-католическим» (что уже близко к истине). Поэтому не приходится удивляться ни относительной неухоженности могилы Клайва и Уоррена Льюисов, ни тому, как быстро выродилась в шарлатанство и затем была вовсе прекращена неудачная экранизация «Хроник Нарнии».
Во-вторых, достигнут настоящий прорыв в публикациях Льюиса на русском языке. В 2015 году сразу три огромных по объему ключевых научных труда Льюиса-медиевиста увидели свет в России: «Аллегория любви», предисловие к «Потерянному раю» Мильтона и «Отброшенный образ». Три работы, относящиеся соответственно к раннему, среднему и позднему периоду его жизни. Добавим сюда недавно переведенные инаугурационную речь Льюиса в Кембриджском университете 1954 года, блестящую антимодернистскую лекцию «Современное богословие и библейская критика», наконец, новые переводы «Хроник Нарнии», исправляющие грубые и сознательные фальсификации в так называемых переводах Натальи Трауберг…
Недавно по-русски был издан даже целый сборник американских научных статей о Льюисе – упоминаем этот факт в качестве курьеза, поскольку сколь-нибудь стоящих внимания материалов там нет. Наконец, нельзя не высказать уважение к труду Николая Эппле, который в последние годы перевел и издал по-русски многие сотни страниц Льюиса и выступил с обширными разъяснениями для русского читателя его роли как ученого-медиевиста, как филолога, как носителя определенного типа культуры.
Вместе с тем работы впереди еще много. Всего лишь год назад был окончен русский перевод толкиеновских «Записок клуба “Мнение”» – текста, содержащего ключи к мировоззрению Толкиена, Льюиса и всего кружка Инклингов. Данное неоконченное сочинение неразрывно связано, вплоть до отдельных персонажей, с (опять!) неоконченной «Темной башней» Льюиса, до сих пор не переведенной на русский язык. Ожидает нормального русского перевода и автобиография Льюиса «Настигнут Радостью» (существующий перевод Л. Сумм совершенно неудовлетворителен и лишен комментария).
Сказанного достаточно, чтобы составить представление о том информационном фоне, в котором приходится сегодня говорить и мыслить о Льюисе. Все это, безусловно, затрудняется тем, что сам он был человеком противоречивым и зачастую непоследовательным. Даже ближайшие друзья удивлялись резким и внезапным переменам в поведении, поступкам и заявлениям «Джека». Однако если отдельные его фразы и могут быть выдраны из контекста, то в масштабах всего творчества в целом облик Льюиса представляется всё же более определенным. Мы остановимся на двух моментах, наиболее актуальных для современного русского читателя: на отношениях наследия Льюиса к православию (византийскому и русскому) и к метафизике традиционализма.
О постоянном интересе Льюиса к православной литургии, его поездке по Греции, его общению с Николаем Зёрновым на темы русской религиозной философии известно немало, как и о том, что Зёрнов похоронил Льюиса в Оксфорде именно под русским православным крестом.
Всем русским читателям можно рекомендовать старую статью епископа Каллиста (Уэра) «Можно ли считать К.С. Льюиса анонимным православным?» По сей день сохраняют актуальность строки из нее: «Хотя Льюис почти не связан с православием и почти не ссылается на Восточных Отцов, часто он очень похож на них, похоже мыслит. Предпосылки у него западные, а выводы такие, которые мог бы поддержать православный христианин. Это тем замечательней, что прямого влияния нет… Льюис видит и выражает христианскую истину так, как мог бы видеть и выразить ее православный христианин. Исходит он из западных предпосылок, но снова и снова приходит к православным выводам».
Этот вывод блестяще подтверждается в новой, 2016 года, статье американского профессора теологии Ральфа Вуда и в комментариях к ней православного Тима Клири, где доказывается, что учение Льюиса об антропологии человека, о различии образа и подобия Божия, об обожении и даже о метафизике светоносности представляет собой святоотеческое православное учение, только выраженное совершенно независимо и в иных терминах. Несомненно, сохраняют свою актуальность и выводы епископа Каллиста о том, что Льюис так и не смог принять ни православие, ни католицизм в силу относительной слабости своего литургического и экклесиологического сознания; не вызывает сомнений и отсутствие богородичного культа у Льюиса.
Однако, как указывает владыка, его богословие, особенно позднего периода, совпадает с православным по таким параметрам, как апофатизм; понимание ада как плода восприятия грешником божественного света, а не как внешнего места со сковородками; безусловная защита подлинности Писания и учения о Троице и о Боговоплощении; православное, «космическое» восприятие сакральности всего мироздания, «всей твари»; учение о личности и эпектатическом теозисе как цели ее развития. Неудивительно поэтому, что Льюис до сих пор пользуется богословским авторитетом как среди православных в России и Греции, так и среди английских и американских православных Константинопольского патриархата, особую роль среди которых играет Джеймс Катсингер, чьи статьи публиковались в московском альманахе «Традиция» и который известен как «православный шуонист».
И здесь мы подходим ко второму важному вопросу. Классический традиционализм школы Рене Генона и Фритьофа Шуона связан с Льюисом через Мартина Лингза (1909–2005). Этот любимый студент и ученик Льюиса в 1938 г. открыл для себя мир Генона и Шуона и в дальнейшем стал суфийским шейхом в Египте. Лингз полагал, что сущностных противоречий здесь нет, и послал Льюису в подарок книги Генона по индуизму. Вполне предсказуемо тот не принял их содержания: «Меня пытаются обратить в индуизм?» Льюис был и остался человеком «Старого Запада», традиционной Европы, как он сам говорил; Европы, разрушенной наступлением Модерна в XVIII–XIX веках. Но таковым же был, например, и Юлиус Эвола, поэтому, на наш взгляд, если бы Лингз догадался послать Льюису не книги по индуизму или исламу, а «Кризис современного мира», то диалог получился бы более плодотворным.
Однако в случае с Льюисом важно, во-первых, общее направление его развития от юношеского плоского позитивизма через эклектическую смесь либеральных и консервативных идей к все более и более традиционалистской картине мира; во-вторых, конечный пункт этой эволюции. Если в сфере богословия поздние «Письма к Малькольму» и «Пока мы лиц не обрели» являются вершиной апофатической теологии, то в сфере научной деятельности Льюиса решающее значение имеет его последняя книга «Отброшенный образ», ныне доступная и русскому читателю.
Фактически перед своей смертью Льюис открыто встал на защиту средневековой картины мира, используя в качестве источников не только Данте и Фому Аквинского, но и малоизвестные средневековые рукописи космологического и мистического характера. Итоговые выводы Льюиса в целом совпадают с выводами Генона, Эволы, Флоренского в их исследованиях космологии и антропологии Данте. Открытая защита традиционного образа мира, «отброшенного» с наступлением рационалистического Модерна, стала, таким образом, последним мощным традиционалистским аккордом в жизни Льюиса.
Обращаясь к студентам в 1954 году, он представлял себя как «динозавра», принадлежащего к исчезнувшей – точнее, уничтоженной – культуре традиционной Европы. «Динозавра», с которым имеет смысл пообщаться людям современного мира, прежде чем он вымрет. При этом Льюис полагал, что наиболее существенный разрыв между обществом Традиции и обществом Модерна произошел не в XII или XVI веке, а в середине XIX века. Тогда произошел разрыв, говорил он, между традиционным государством и современной «политикой развлечений и зрелищ»; между «сложной» литературой и искусством со смыслом и выхолащиванием всякого объективного смысла из современной литературы и искусства; между христианским и «постхристианским» миром; наконец, между человеческим миром и дегуманизированным миром машин. Именно этот разрыв он пытался закрыть собой, как мог.
«Сам я принадлежу куда в большей степени к миропорядку Старого Запада, чем к вашему, нынешнему», – с вызовом говорил он в инаугурационной лекции, чтобы девять лет спустя, перед самой смертью, написать следующие строки: «Я не особенно скрывал, что Старая Модель [мира] приводит меня в восторг так же, как, мне думается, она приводила в восторг наших предков. По-моему, лишь очень немногие плоды человеческого воображения в такой степени объединяют великолепие, связность и сдержанность». На утверждение же о том, что традиционная картина мира якобы оказалась ложной и потому была заменена в XVI–XVIII веках новой «классической научной» картиной мира, Льюис парировал, что XX век уже уничтожает эту классическую «Новую Модель» и заменит ее чем-то совершенно иным.
Обращением к тематике традиционной картины мира он, конечно, был обязан своему главному другу и соратнику Чарльзу Уильямсу (1886–1945), автору исследования о Беатриче. Судя по всему, от Уильямса Льюис перенял и акцент на артуровской теме. Если в средний период своей деятельности он допускал ряд неосторожных высказываний с отрицанием христианского видения смысла мировой истории (за что подвергся критике величайшего католического историка ХХ века Кристофера Доусона) и с отказом выстраивать какую-либо схему отношения христианства к политическому строю, то поздний Льюис – это последовательный христианский платоник, воспринимающий историю как эсхатологически ориентированное целое и открыто заявляющий о своих надеждах на возвращение Великого Монарха в конце времен. Чем дальше, тем больше Льюис усмирял самочинный вымысел в своем творчестве и подчинял его образцам из средневековых книг по космологии, алхимии, антропологии. Дискурс Льюиса становился все более и более традиционалистским, даже если о полной последовательности у такого несистематического и противоречивого человека, как он, говорить не приходится.
Все это затрудняет возможность «схватить» целостный образ Льюиса и выразить его мировоззрение в нескольких непротиворечивых строках, как можно это сделать с Толкиеном, с Уильямсом, с другими Инклингами. Однако не следует забывать, что деятельность самих Инклингов стала возможной только благодаря лидерству «Джека». После его переезда в Кембридж кружок распался, хотя Льюис и продолжал играть важную роль в судьбе оставшихся его членов, в частности, примирившись с лидером другого альтернативного консервативно-традиционалистского кружка, который на протяжении двух десятилетий был главным соперником и конкурентом Инклингов, с Томасом Стернзом Элиотом. Но во взглядах на искусство Льюис так и не уступил Элиоту ничего, несмотря на их сложившееся социально-политическое единомыслие.
Одна из глав легендарной книги Хэмфри Карпентера об Инклингах называется «Лиса, которой здесь нет». Речь идет об обыгрывании английской поговорки «Охотиться за лисой, которой нет». В данном случае Карпентер попытался понять, что же могло объединять людей с разными взглядами и различными интересами в один круг Инклингов, что придавало им целостность, что заставляло объединяться и регулярно встречаться тех, у кого вроде бы не было никакого «общего знаменателя»? Карпентер пришел к выводу: только личность Льюиса. «Он сам был этой лисой». Охота за ней продолжается и сейчас. Уловить вечно ускользающий облик неуловимого «Джека» – вот задача, достойная сегодняшнего дня.