Так и не прочитали: Уроки Достоевского для людей XXI века
Фёдор Михайлович, несомненно, явил своим творчеством и самой своей жизнью феномен "пророчества" и христианского "апостольства" через художественное слово. И слово это было особым – как бы выходящим за пределы собственно литературы. Недаром его не любили "чистые стилисты" – Бунин и Набоков. Последний сравнивал творчество Достоевского со свечой, зажжённой днём в комнате, наглухо занавешенной от дневного света.
Но внутренний свет автора "Братьев Карамазовых" был в своём роде сильнее солнечного. Ибо Солнцем был для него Христос. "Если бы как-нибудь оказалось... что истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины". Соответственно, и тьма, которую писатель открыл в людях, включая себя самого, была пугающа. Он бестрепетно, с предельной честностью исследовал, как уживаются в душе человека "идеал содомский" с "идеалом Мадонны". И если это в каком-то смысле была исповедь, то вела она в итоге к христианской проповеди. Которая доходила и до неверующих. Достоевский уточнял:
Меня зовут психологом. Неправда. Я лишь реалист в высшем смысле, – то есть изображаю все глубины души человеческой.Не метафизик зла и не гуманист
Глубиной проникновения в потаённые закоулки души, в метафизику зла он оказался близок "отцу абсурда" Кафке и даже сумасшедшему богоборцу Ницше. Критик-народник Николай Михайловский за это же назвал его "жестоким талантом", а Максим Горький обругал "нашим злым гением". Философ-публицист Василий Розанов (ему Царьград тоже посвятил большую статью) в "Опавших листьях" выдал совсем уж несправедливую характеристику:
Достоевский, как пьяная нервная баба, вцепился в "сволочь" на Руси и стал пророком её.Нет, не "пророком сволочи" и тем более не апологетом "относительности" добра и зла был писатель, а тем, кто спускался в мрачные подземелья, проходил сквозь густой болотный туман с фонарём духовного света. "Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей", – говорил он устами своего героя во "Сне смешного человека".
А в "Дневнике писателя" сформулировал:
Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные "высшие" идеи жизни... лишь из одной её вытекают.Как никто другой Достоевский доказал эту истину "от обратного". Если нет бессмертия души, то получайте раскольниковское предницшеанство: "Тварь ли я дрожащая или право имею?". Или тотальный эгоизм "подпольного человека": "Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить". А как итог – болезненная интеллектуальная загвоздка Ивана Карамазова: "Если Бога нет, то всё дозволено".
Русского гения часто норовят назвать "гуманистом", но он никогда не был таковым, если брать точное значение этого слова: "Отсутствие Бога нельзя заменить любовью к человечеству, потому что человек тотчас спросит: для чего мне любить человечество?" Воистину пророчески – и по отношению к страшным урокам ХХ века, и к нынешнему расчеловечению – звучит вывод писателя:
Гуманность есть только привычка, плод цивилизации. Она может совершенно исчезнуть.Кого корёжит автор "Бесов"?
С жуткой прозорливостью разгаданные Достоевским бесы в человеческом облике Петеньки Верховенского – это ведь не только про "русскую революцию". Это прямо про сегодняшнюю реальность:
Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, – вот чего надо!Мышь, которую "жидок Лямшин" (маленький почтамтский чиновник из "Бесов") засунул за киот иконы, – разве это не то же самое, что кощунственная выставка Марата Гельмана "Осторожно, религия!" и многие другие подобные?
Болезненная ненависть к Православию, к русскому народу – явный признак "бесов" во плоти – и во времена писателя, и ныне. Поэтому и корёжит их творчество Фёдора Михайловича во все эпохи. Известны отзывы Ульянова-Ленина о произведениях Достоевского: "морализирующая блевотина", "реакционная гадость", от которой "тошнит". Через десятилетия "революционную перекличку" подхватывает Анатолий Чубайс:
Я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски.Чубайс и Ленин откровенны. Как и Дмитрий Быков, называющий Достоевского "началом русского фашизма" и "главной бедой человечества в XIX веке". Другие не могут себе этого позволить: как же признанный гений – не комильфо. Но при этом всё равно втайне ненавидят, морщатся, хотя бы за такие его высказывания: "Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить".
Всечеловек, а не общечеловек
Некоторые до сих пор тщатся подредактировать, отделить художника Достоевского от его "заблуждений". Так, ещё с советских времён либеральные литературоведы пытались противопоставить публицистику и художественные произведения писателя, его ранние и поздние вещи, и всё это вместе – "великодержавному шовинизму", дружбе с "этим ужасным Победоносцевым". На самом деле Достоевский был целен. "Дневник писателя" – это продолжение его романов – и наоборот. А "Бедные люди", восхитившие Некрасова, аукаются с "Преступлением и наказанием" на новой высоте.
Творчество Достоевского – перевёрнутое и гиперболизированное отражение жизни самого писателя. Он близко видел в больнице у отца на Божедомке жизнь и смерть отверженных бедняков, встречал в Инженерном училище – Раскольниковых; в трущобах Петербурга – Сонечек Мармеладовых, а в кружке Петрашевского – Шатовых и Кирилловых.
Он – стоявший на Семёновском плацу с мешком на голове в ожидании расстрела, а потом четыре года гремевший кандалами на каторге; похоронивший первую жену и двух детей, всю жизнь нуждавшийся – в отличие от большинства писателей-современников мог сказать, что узнал русскую жизнь и русский народ из самых глубин. И имел полное право сказать о нём:
Особенность её (русской народности): бессознательная и чрезвычайная стойкость в своей идее, сильный и чуткий отпор всему, что ей противоречит, и вековечная, благодатная, ничем не смущаемая вера в справедливость и правду.Тяжёлые жизненные испытания вернули ему православную веру во всей своей глубине – с народным состраданием к людям и любовью ко Христу, с пониманием спасительности для России уваровской формулы "Православие. Самодержавие. Народность", а с другой стороны – смертельной опасности либеральной фронды и революционного нигилизма.
Но Достоевский не стал бы всемирным гением, если бы, будучи глубоко русским человеком, не вывел бы своей главной идеи – всечеловека. Она особенно ярко прозвучала в знаменитой "пушкинской речи" писателя, вызвавшей экстатический восторг слушателей самых разных убеждений:
Стать настоящим русским, стать вполне русским может быть и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком если хотите.В этом выходе за рамки узкого национализма писатель исповедовал и проповедовал то, что Истина едина, и она объединит Восток и Запад в Любви Христовой. А для служения ей можно и нужно жертвовать национальным эгоизмом, потому что Россия и русские предизбраны Богом для такого подвига – как мессианский народ.
"Всечеловека" Достоевского некоторые начали позже лукаво смешивать с космополитом без корней, но сам писатель именовал последних "общечеловеками", противопоставляя эти понятия. В одной из самых глубоких книг о русском гении "Достоевский о России и славянстве" (1940) канонизированный Сербской Православной Церковью Преподобный Иустин (Попович) написал: "Достоевский – пророк, ибо он всечеловек". А также... философ, мученик и наконец – "апостол, ибо всечеловек".
Великий Инквизитор в царстве ковида
Пройдя в юности через искушение социализмом, Фёдор Михайлович навсегда отверг любые прожекты устроения социума "по плану", любые социальные "матрицы". Сначала – братья во Христе, а потом уже "братство", отвечал он на известные лозунги современников. Так, Николай Бердяев определил удивительно точно:
Достоевский наносит удар за ударом всем теориям и утопиям человеческого благополучия, земного блаженства, окончательного устроения и гармонии.При этом Фёдор Михайлович остро чувствовал, что большая часть человечества скоро отвергнет и уже, начиная с Запада, почти отвергло – как бремя, так и свободу Христа, преклонившись перед материальными благами. "Ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы", – говорит Великий Инквизитор.
Этот гениально выведенный писателем в "Братьях Карамазовых" образ-символ не только и не столько католической подмены христианства, сколько грядущей глобальной и тоталитарной антиутопии, в которую мы сегодня вползаем.
Генетический код русской нации
Сам Достоевский, с тревогой вглядываясь в грядущее, всё же верил в конечную победу Света, Любви и истинной Свободы. И особую роль в этой победе над тьмой отводил православной царской России и русскому народу. Именно в этом смысле нужно понимать его "имперский" лозунг": "Константинополь рано или поздно будет наш". Или слова о том, как дороги русским "священные камни Европы", святость которых перестали понимать сами европейцы.
Абсолютно трезво, без народнического или толстовского "придыхания" глядя на соотечественников, он говорил:
Нет, судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы.Именно поэтому наш современник – прекрасный русский поэт Юрий Кублановский назвал творчество Достоевского "генетическим кодом русской нации".
Удивительно, но даже большевики не смогли замолчать нелюбимого ими Фёдора Михайловича, начав его издавать с 1930-го малыми тиражами, а с конца 1950-х – и огромными. Подсчитано, что Достоевский был издан в СССР 428 раз суммарным тиражом 34,5 млн экземпляров!
На Западе были и есть свои ненавистники Достоевского, но он остаётся самым читаемым и издаваемым русским писателем. Курт Воннегут в "Бойне номер пять" признал, что "абсолютно всё, что нужно знать о жизни, есть в книге "Братья Карамазовы". А Альберт Эйнштейн выдал и вовсе удивительное откровение о том, что Достоевский дал ему для создания теории относительности больше, чем математик Гаусс. Многие ли из наших молодых, да и не очень молодых соотечественников могут сказать нечто подобное о своём национальном гении?
Что с того?
Великих писателей у нас ныне принято вспоминать перед школьными экзаменами и по большим юбилеям. Да и то – не всех. Между тем Фёдор Михайлович Достоевский – это не из истории литературы. Это наша сегодняшняя жизнь, а также пути в будущее и предостережения от некоторых из них.
Между нами бродят во множестве Петеньки Верховенские, Лебезятниковы, Смердяковы, Федьки-каторжники. Море "двойников". Постаравшись, можно найти и Макаров Девушкиных и Дмитриев Карамазовых. Но с трудом сыщешь уже Версиловых, князей Мышкиных, Алёш Карамазовых. Наверняка они есть – просто навязанный нашему народу "мейнстрим", увы, отторгает идеалы Достоевского. Или, что хуже – профанирует их. А ведь писатель в той же "пушкинской речи" дал нам завет на все времена:
Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве.Если мы всего этого не хотим слышать, то что же мы тогда жалуемся и вопрошаем друг у друга в соцсетях: кто разрушил нашу жизнь? Из "достоевского далека" нам вежливо отвечает следователь Порфирий Петрович: "Вы и убили-с".